«В непростые времена сохранение богословской науки очень важно для внутреннего здоровья и будущего народа»

Об актуальных задачах богословской науки и месте в ней исторических исследований рассказал нам в интервью председатель Учебного комитета Русской Православной Церкви, ректор Общецерковной аспирантуры и докторантуры, профессор Московской Духовной Академии протоиерей Максим Козлов.

Уважаемый отец Максим, Вам как председателю Учебного комитета Русской Церкви регулярно задают вопросы о подготовке будущих пастырей, но нам хотелось бы больше поговорить именно о церковной науке. Хотя теология в России уже не одно десятилетие включена в научное пространство, это научное направление часто страдает от предвзятого отношения как со стороны науки «светской», так и со стороны представителей церковного сообщества, которым более важным занятием кажется приходская, миссионерская работа. В чем цели богословской науки сегодня, как их можно обозначить для поступающих в магистратуру и аспирантуру?

— Начнем с того, из-за чего настороженное отношение к теологии может рождаться. Есть древняя максима, повторенная многими отцами и подвижниками благочестия, «Кто молится чисто, тот и богослов» (или в сходных формулировках). Корневое содержание этой максимы состоит в том, что теология не должна быть игрой ума. В идеале, конечно же, богословское искание должно соединяться с личным аскетическим усилием человека, с правильным внутренним устроением. Отсюда вытекает как минимум то, что продуктивно заниматься конфессиональной теологией может только человек, вероучительно внутри этой конфессии находящийся.

Мы знаем книги, написанные в советское и постсоветское время, или в настоящее время в Европе и Америке, людьми, находящимися вне православной традиции. Это книги вполне компетентные и квалифицированные, но все же это взгляд извне, это описание солнца, составленное слепцом на основании доступных ему источников, но не опытное. Поэтому я глубоко убежден, что православной теологией должен заниматься человек верующий, находящийся внутри Церкви, живущий церковной жизнью.

В этом смысле сохраняются вопросы к теологии в вузах: будем честны, подчас на отделения теологии в государственных вузах идут не по принципу призвания заниматься теологией как наукой, а потому, что нужно куда-то поступить, не самым лучшим образом сдав ЕГЭ за среднюю школу. Это ситуация неправильная, аномальная, и понятно, что ничего продуктивного от этого мы не получим. Пока не очень понимаю, где находят себе применение выпускники этих кафедр в Церкви и в государстве – не на уровне выдающихся единиц, а на уровне какого-то социологического результата.

Но это не дает основания сомневаться в значимости теологии как совокупности научных дисциплин для Церкви. Помимо аскетического усилия, бытового благочестия и укорененности в литургической практике важна и богословская рефлексия по поводу тех вызовов, которые возникают в современности или в связи с необходимостью осмысления исторического пути Церкви, понимания Священного Писания, понимания Традиции. И историческая литургика – не просто знание устава богослужения, а понимание истории его формирования и его внутренних смыслов. И экзегетика, герменевтика, исагогика Священного Писания, то есть не просто изучение того, что может прочитать любой, обращающийся к переводу Писания на современный язык, а донесение полноты смыслов, находящихся в Писании. Все это области богословия, теологии.

Какой должна быть наша богословская наука, чтобы ее существование в академическом мире не вызывало вопросов и критики?

— Конечно же, православная теология, на мой взгляд, должна удовлетворять двум критериями. Во-первых, она не может исходить из посылок, которые противоречат Писанию и Преданию. В этом смысле не может быть атеистической, гностической, деистической православной теологии. Напомню классическую формулу протоиерея Сергия Булгакова: критерий истины в собственном научном искании для православного богослова – проверять свое мнение церковным Преданием. Если совокупности Предания твой вывод противоречит, пойми, что ты не можешь быть более прав, чем Священное Предание Церкви.

С другой стороны, теология должна быть академически честной научной дисциплиной: недопустимо подгонять выводы под изначальную установку. Метод научного искания предполагает исследование текстов, фактов, явлений, феноменов и делание из них выводов, а не априорно существующую установку, которая иллюстрируется подобранной «исследователем» фактологией.

Какие направления богословской науки наиболее актуальны для Церкви сейчас – в период, который Вы в одном из интервью назвали эпохой нестабильности и перемен?

— Конечно же, экклесиология. Понимание границ Церкви, тема действительности Таинств в случае тех или иных разделений, лежащий на пересечении с сотериологией кардинальный для нравственного сознания христиан вопрос о спасении людей вне видимой церковной ограды. Отношения Поместных Церквей и понимание Вселенского Православия в кардинально изменившемся мире, который решительно не похож на то состояние цивилизации, в котором формировалась система Поместных Церквей древности, или даже на Новое время, когда эта система приобрела тот вид, в котором сохранилась сегодня.

Это и антропология – учение о человеке в самых разных аспектах, которые связаны с биотехнологиями, с искусственным интеллектом и различного рода модификациями человеческого разума, с нравственными вызовами, возникающими с развитием той или иной научной дисциплины. Например, весьма актуально ныне учение о гендерной тождественности, о дихотомии всего человечества на мужской и женский род и отсутствии других опций. И при этом требуется богословское осмысление, как быть с теми людьми, у которых, не в силу психологических и социальных установок, а в силу медицинских показателей существует сбой в осознании своей гендерной принадлежности?

До сих пор отсутствует окончательный, внятный и глубокий ответ Православия на вопрос о границах участия женщины в священнодействии и церковном служении. Мы не принимаем женского священства, но есть ли (и как очерчены) границы, до которых женщина может принимать участие в священнодействиях и церковных обрядах?

Периодически, увы, актуализируются и такие темы, требующие не только актуально-практического, но и богословского ответа, как «Церковь и война»: нравственное поведение христианина в ситуации межрелигиозных, межконфессиональных конфликтов, конфликтов, когда по разные стороны фронта оказываются православные христиане. Все это, конечно, требует именно богословского осмысления, и здесь нам без теологии никуда не деться.

Нынешнее время побуждает нас думать и о том, что все актуальнее становится тема эсхатологии. В частности, вопрос, выводимо ли из совокупности Священного Предания представление о том, что в последние времена «малое стадо» истинно верующих христиан может ассоциироваться с какой-либо конкретной географией, страной, Поместной Церковью, можем ли мы на основании Священного Писания и Предания делать такой вывод?

Я обозначил лишь некоторые проблемы, их, безусловно, больше.

А какое место среди актуальных направлений богословской науки занимают исторические исследования? Программы ОЦАД направлены не только на исследования в области актуальных проблем настоящего, но и в прошлое (например, на изучение христианских источников). Как соотносятся эти два вектора?

— Мне кажется, что исследования современной проблематики и богословская рефлексия по поводу проблем современности будут абсолютно неосновательны без опор на полноценное знание Писания и Предания, а в последнее, конечно же, входит и осмысление исторического пути христианства. Пусть не буквальные ответы на вызовы современности, но принципы подходов, конечно, сформулированы в предыдущие века в святоотеческом наследии. Обращение к текстам отцов, пусть не в такой оптимистической формулировке «Вперед к отцам», какая была у протоиерея Георгия Флоровского, но, как минимум, с пониманием, что в отрыве от многовековой традиции Церкви не может быть полноценного и адекватного современного православного богословия, — в этом состоит путь исследователя.

Дальше все зависит от интересов, устремлений и масштабов личности автора. Не всем, может быть, единицам, даны прорывы в глобальные осмысления. Но глобальное осмысление невозможно без конкретного, точного, научно честного исследования частных вопросов, — оно будет красивым, но неточным. Можно вспомнить ошибки, допущенные самыми значимыми людьми, например, по букве очень глубокие рассуждения Алексея Федоровича Лосева о «пустых» глазах античных статуй, связанные с пониманием отсутствия в Античности идеи личности, возникшей в христианстве. Но за этим рассуждением стояло забвение того, что глаза статуй в древности не были «пустыми»! Лица античных изваяний расписывали, но до нашего времени краски не сохранялись.

Такого рода отрыв от реального факта для теологии может привести к видимо красивым выводам и впечатляющим логическим цепочкам, но каждая из них должна проверяться очень точной опорой на реальность.

Считается, что в сложные времена люди чаще обращаются к прошлому в поисках базовых ценностей или эталонного времени, «золотого века» как ориентира. Эти мотивы допустимы для церковного историка?

— Тоска по прошлому в эпоху нестабильности очень естественна. Как когда-то сказал в Темплтоновской лекции Александр Исаевич Солженицын, мы помним, что была святая Русь, не в том смысле, что люди в большинстве были святыми по жизни, но что святость образа жизни была определяющим настроением общества. Понятно, нам хочется опереться на те отрезки в истории Церкви и человечества, когда подлинные идеалы христианства, а не скрепы были тем, с чем общество внутренне соизмеряло свое существование. Когда, даже если человек согрешал, и очевидно согрешал, он знал, что отступает от нормы, а нормы эти есть, и святость есть – и те, кто исполняет в жизни заповеди о святости, тоже есть. Несомненно, обращение к этим великим примерам в прошлом нас очень укрепляет. Другое дело, что попытки механического или внешнего переноса их в настоящее всегда обернутся каким-то фарсом.

Многих исследователей интересует далекое прошлое – первые века христианства или эпохи, когда формировалось догматическое выражение вероучения, создавались важнейшие тексты святоотеческого наследия… А чем важно для изучения недавнее прошлое, например, история Русской Церкви XX века? И возможно ли изучать его непредвзято?

— Изучать недавнее прошлое, безусловно, сложнее, чем то, что ушло в далекие века, просто потому что оно отзывается если не личной, то семейной и какой-то коллективной памятью и здесь трудно отстраниться от эмоционального отношения. Но оно безусловно важно. Сколько бы об этом ни было написано и сказано, но остаются важными вопросы о причинах русской революции, трагедии начала XX века и роли Церкви в этой трагедии – положительной и отрицательной, того, что было или не было сделано. Мы никак не уйдем от этих вопросов, актуальных для нас, русских православных людей, членов Русской Православной Церкви.

Каким образом в действительности, которая, вроде бы, этому не слишком способствовала, были выкованы души тех, кого мы почитаем как новомучеников и исповедников Русской Церкви, и в чем для нас актуальность и жизненность в сегодняшней ситуации их примера – это, конечно, не может выпадать из области не только нашего личного, но и научно-богословского, и церковно-исторического интереса. Это повод для поисков и возможно, глубокого проникновения в природу того, как это дивное сообщество, цветник новомучеников возник в нашей Церкви.

Равно важен и вопрос о том, как и почему было такое количество ренегатов, в том числе среди духовенства, включая высшее духовенство? Как в эпоху страшных сталинских гонений, когда по-человечески отступничество более чем можно понять и никто не в праве его осудить, так и в период отнюдь не таких страшных, хотя и весьма тягостных преследований – в хрущевскую эпоху, когда количество апостатов, в том числе среди духовенства, тоже было весьма значительным.

Равно как и осмысление феномена обновленчества в разных его проявлениях и необходимости терминологического разведения поисков предреволюционного церковного обновления и того, что стало называться обновленчеством в постреволюционную эпоху. Какие направления того, предреволюционного поиска оказались фатально ошибочными и нравственно неправильными, а какие оказались сопряженными и дискредитированными просто в силу употребления одного и того же термина по отношению к разноприродным явлениям?

Недавнее прошлое сложнее изучать объективно в силу личной в него вовлеченности, но, с другой стороны, изучать его легче из-за большего количества материалов и источников?

— Материалов больше, но все мы знаем, что доступность архивов сокращается, и изучение истории новомучеников и предоставление к канонизации новых лиц сейчас затруднено по причине значительно меньшей открытости архивов, чем это было четверть века тому назад.

В конце XIX – начале XX века в нашей церковной среде велись дискуссии о том, кто должен заниматься богословской наукой и преподаванием в духовных школах: представители так называемого «ученого монашества», разные группы духовенства, миряне? Мы живем в обществе, где уже нет многих прежних сословных рамок и границ. Как можно ответить на вопрос этой старой дискуссии сейчас – кто прежде всего призван к научной и преподавательской деятельности в Церкви?

— Нас так немного, что мы должны беречь любого. И тех избранных архиереев, которые умеют соединить многочисленные архипастырские попечения с занятием церковной наукой. И поддержать совсем немногочисленных представителей ученого монашества в стремлении заниматься наукой при их часто весьма обременительных пастырских и монастырских попечениях. И клириков, которые служат на приходах, и тем не менее стараются преподавать за совсем небольшое материальное вознаграждение, трудиться в духовных школах, заниматься церковной наукой. И тем более наших мирян, мужчин и женщин, которые эту, прямо сказать, не обещающую золотых гор профессию, делание, призвание ставят стержневым вектором своей жизни, отказавшись, может быть, от материально более интересных и выгодных областей приложения своего таланта. Каждый человек дорог и никого нельзя отсечь из тех, кто устремился душой к занятиям богословием.

Какими качествами должен обладать будущий церковный ученый, тот, кто выбирает эту область занятий?

— Мне представляется, что подлинное занятие наукой предполагает готовность к некоторому научно-аскетическому самоотречению. Нельзя заниматься наукой немножко, чуть-чуть и на досуге. Это предполагает, что ты готов ради избранного дела от многого отказаться, и не только в достатке, но и в укладе жизни, в возможности досуга, развлечений, каких-то жизненных радостей. Здесь нельзя не вспомнить такие великие фигуры, как Алексей Федорович Лосев, вся жизнь которого была труд и которого от этого труда не отодвинули ни две мировые войны, ни гибель библиотек, ни заключение в лагере, ни слепота. Как Дмитрий Сергеевич Лихачев, вся жизнь которого была посвящена науке, который прошел через Соловки и всяческие жизненные испытания. Как те клирики, которые подчас из тюрем и лагерей пришли в восстановленные в 1940-е годы духовные школы. Как те, кто занимались богословием и церковным преподаванием в смутные десятилетия при Хрущеве или в позднее советское время без очевидных перспектив, что сделанное и написанное ими когда-нибудь будет востребовано. В общем, это люди, которые готовы жить по древней народной мудрости «Готовишься помирать – сей рожь»: нужно делать дело, невзирая на внешние обстоятельства.

И мы должны помнить, что в самые непростые времена сохранение академической, в данном случае богословской науки очень важно для внутреннего здоровья и будущего народа. Что бы ни происходило вовне, важно, чтобы эта готовность служения науке не угасла вовсе.

ИДО ПСТГУ / Учебный комитет Русской Православной Церкви